Архивы Чувашской Республики

Мы продолжаем знакомить наших читателей с воспоминаниями врача, государственного деятеля, кандидата медицинских наук (1935), заслуженного врача РСФСР (1952) Чубукова Александра Васильевича (1888–1964).

Ознакомиться с ранее опубликованными воспоминаниями можно, перейдя по ссылкам: часть1, часть 2.

«Мои воспоминания»

[Не позднее 1964 г.]

Контрольная палата

Еще в самом начале моей чиновничьей карьеры, мои гимназические товарищи, узнав, что я исключен, явились ко мне и убеждали снова поступить на медфак, заявляя, что плата за право учения будет снята (их родители были важными людьми). Я категорически отказался от их предложения. Впоследствии я удивлялся своему отказу. Я говорил, что надо развиваться и набирать опыт и знания не по книгам, а в практике живой жизни. В пример приводил Горького, у которого университетами была сама жизнь.

Несколько слов о Кирьянове, который имел на меня некоторое влияние. Он был сыном сельского учителя земской школы села Теньки на Волге. Отец его был человеком развитым, но у него был один ужасный недостаток – он очень много пил. Как мне говорил Кирьянов, он мог за день выпить целую четверть водки. В пьяном виде он жестоко бил жену и сына. После конца одного учебного года, сын не поехал к отцу домой, а сел на поезд, идущий по направлению к Перми. На одной из остановок он вышел из вагона и пошел бродить по обширным пермским лесам. В мое время такие путешествия ребят были не редкость. Кирьянов рассказал, что временами захаживал в селения, где его кормили или даже снабжали хлебом. К тому же он кое-что скопил за учебный год. Он ночевал на дереве, привязавши себя веревкой за ствол. Но подходила осень, стали появляться утренние холода. Однажды, когда Кирьянов ночевал обычным образом, пошел сильный ливень со страшной грозой и молнией. Он упал с дерева и с тех пор двинулся обратно. Вернулся он в Казань в октябре, весь высохший, желтый, в порыжевшем пальто, превращенном в лохмотья. Его положили в больницу, где он пролежал около двух месяцев.

Жили мы с Кирьяновым в большой дружбе, все у нас было общее. Мы много мечтали, и эти мечты иногда принимали детский, наивный характер. Особенно много обсуждали план поступления матросами корабля. Нам представлялась заманчивая картина, как мы совершим кругосветное путешествие, знакомимся с разными странами, а в свободное от работы время читаем книги из корабельной библиотеки.

У Кирьянова была сестра – учительница в селе, отстоявшем 50 км от Волги. Он решил пригласить сестру на время летних каникул к нам, рассчитывая, что она будет мыть, стирать и делать другие хозяйственные работы. В одну из суббот, когда рабочий день короче на 2 часа, мы двинулись в дорогу – сначала пароходом, а затем 50 км пешком. Договорились с сестрой товарища и на другой день прошли опять 50 км обратного пути. Если первый день пути был более менее сносным, то второй оказался чистым наказанием. Мои ноги, несколько отекшие в результате еще первого дня похода, стали болеть больше и больше. Пришлось снять сапоги и идти босиком. С большими усилиями мы добрались до пристани, но как надеть сапоги на отекшие ноги? Сесть на пароход с босыми ногами я ни за что не хотел. Все же, применив отчаянные усилия, сапоги были натянуты, но появилась такая ужасная боль, которую я никогда не испытывал. Утром мы были в Казани и успели к началу службы.

Сестра товарища действительно приехала, и мы зажили втроем. Она надеялась, что мы будем ее постоянными спутниками во время прогулок и развлечений, а мы хотели видеть в ее лице кухарку и прачку, а прогулок с ней избегали. Ну, не дураки ли? Конечно, она в конце концов возмутилась, произошли горячие разговоры, взаимные оскорбления и я, взяв в корзину свои вещи, ушел на самостоятельную квартиру. Так кончилась наша дружба с Кирьяновым. Впоследствии я узнал, что Кирьянов действительно побывал матросом на корабле Каспийского флота, но быстро разочаровался, столкнувшись с суровой действительностью, и вернулся в Казань.

Прослужив в контрольной палате около полугода, я возненавидел это учреждение. Мне давали кипу ведомостей зарплаты и я под каждой фамилией ставил «птички», если не находил ничего неправильного, а главное, писал различные «отношения» по предложению столоначальника. Но больше всего удручала меня обстановка, царящая в этом учреждении – подхалимство к более вышестоящим и презрительное отношение к нижестоящим, зависть и сплетни за глаза и льстивость к нему же в глаза. Я понял, что мне не жить в этой душной атмосфере. Но куда идти? Как-то я встретил студента Сажина, моего товарища по гимназии. Он убедил меня снова поступить на медфак. Я подал заявление об уходе из Контрольной палаты, а затем – заявление о приеме на медфак. Я снова стал студентом. Начался самый тяжелый период моей жизни.

Студенческие годы

Я семь лет прожил в закрытом учебном заведении, не зная никаких забот, кроме учебы. Я знал многое о деревенской жизни, но мало знал о городской. И вот я вошел в реальную действительность, предоставленный самому себе заботиться о добывании средств к жизни, о дальнейшем продолжении своего образования. Поступая на медфак, я понимал, что накопленные на службе гроши являются каплей в море. Надо было, прежде всего, найти работу. Моей первой оплачиваемой работой были «уроки», т.е. занятия со школьниками для поднятия их успеваемости. Отец школьника был мелкий чиновник, живущий на окраине города. Условия были 4 руб. в месяц и обед через день. Чтобы попасть на работу, надо было пропутешествовать почти через весь город. «Уроки» были очень плохие. Через некоторое время мне удалось достать лучше работу – занятия с мальчиками-близнецами, сыновьями управляющего пивным заводом. Плата – 10 руб. в месяц. Со временем у меня бывали и еще лучшие уроки, но первые два года были тяжелыми, особенно первый год. В течение всего года я питался лишь чаем с ситным хлебом 3 раза в день и это после 5 разового обильного питания! Меня часто мучал голод. Иногда, не вытерпев, я шел к тем ученикам техникума, с которыми я когда-то жил, причем старался попасть ко времени приема пищи. Меня приглашали к столу. Сознание, что ребята понимают значение моего прихода в определенные часы, вызывало у меня нравственное чувство стыда, но, гонимый голодом, я часто опять шел к знакомым ребятам. Я тогда не предполагал, что существует столовая «Общества помощи бедным студентам», вероятно потому, что был угрюм, необщителен, иначе не мог не знать о существовании такого важного обстоятельства. Столовая находилась на Горшечной улице в доме, специально для столовой подаренном профессором Виноградовым. «Общество» в мое время возглавлял профессор Осипов. Оно давало иногда нуждающимся студентам талоны на бесплатное получение обеда в течение 2–4 недель. Впоследствии я тоже временами пользовался этими талонами. Столовая была вполне приличная в смысле качества продуктов и их приготовления. Стоимость обеда была: первые блюда – 11 коп., вторые – 13 коп., третьи – 6 коп, а всего 30 коп., в месяц – 9 руб. Для меня даже в лучшие годы это было не по карману. Я, как многие другие, брал или только первое блюдо, или первое с третьим, или второе. Первое блюдо можно было повторить без особой платы. Хлеб подавался бесплатно без ограничения; тоже и квас.

В мое время посещение лекций было не обязательно. Полнота аудитории зависела от авторитета и мастерства профессора. Как-то я заглянул в одну из аудиторий и был поражен – на кафедре, не поднимая глаз, бубнил сгорбленный старый лектор, а аудитория состояла из одного студента. Насколько мне помнится, лекция шла о механике для студентов физико-математического факультета. Но были профессора, на лекции которых, как говорится, ломилась аудитория, например, на лекции профессора Даркшевича – заведующего кафедрой нервных болезней, профессора Геркена – руководителя кафедры факультетской хирургии; последний мне нравился своим спокойным и обстоятельным разбором больных. Он иногда проводил операцию в самой, поднимающейся амфитеатром, аудитории. Много лет спустя, я встретился с ним в Чувашской АССР. Я тогда был наркомом здравоохранения, а он жил на пенсии в Мариинском Посаде, был консультантом по хирургии, передавая свой богатый опыт молодым хирургам, посылаемым для этого в Мариинско-Посадскую больницу. Геркен лично обследовал на трахому население одной чувашской деревни. В Мариинском Посаде мы провели 40-летний юбилейный праздник в честь его научной и общественной деятельности. Приехали и некоторые профессора из Казани.

В течение первых двух лет моей студенческой жизни у меня не было своих учебников, а брал их у товарищей на короткий срок, т. к. им самим тоже надо было готовиться по ним. Помню, объемистое руководство по зоологии Холодковского я достал на три дня и одолел его в срок в редкие свободные часы дня и в течение всех 3-х ночей. Сдал зоологию на 5. В одно время я купил в рассрочку анатомию Соббота за 25 руб., с условием оплачивать ежемесячно по одному рублю, но в скором времени был вынужден продать ее. Не имея своих учебников, я, конечно, особенно дорожил лекциями и всемерно старался их посещать, но условия жизни были настолько тяжелыми, отнимали так много времени, что я не мог быть постоянным их посетителем. Все же я ни разу не оставался на второй год и мои знания на экзаменах редко были ниже 4.

Жизнь студенчества дореволюционного времени нельзя даже сравнить с жизнью современного студенчества. Советское государство создало все условия для их жизни и наилучшего усвоения научных знаний: сняло плату за право учения, построило прекрасные общежития, создало библиотеки, лаборатории, кабинеты, выделило специальные комнаты для занятий, проводит во время летних каникул производственные практики, обеспечивает стипендиями. Государство требует от студентов только одно – приобретать больше знаний и практических навыков, чтобы наилучшим образом оказывать медицинскую помощь строителям коммунистического общества.

Для меня летние каникулы давали возможность заработать дополнительные средства для жизни и учебы. В одно лето я работал вместе с двумя другими студентами на обмерном пункте около села Богородское (ныне Камское устье). Наша задача заключалась в том, чтобы установить величину осадки груженых барж и определить, могут ли они свободно пройти через перекат, т.е. мелкое место. Если осадка баржи оказывалась больше, чем глубина переката, она могла сесть на мель и загородить фарватер и препятствовать свободному прохождению других судов. В таких случаях баржа задерживалась до тех пор, пока часть груза не перекладывалась на другую баржу. Мы попеременно несли суточное дежурство. В нашем распоряжении был небольшой катер «Маскота». Как только показывался караван барж, мы останавливали его перед перекатом, производили обмер и составляли соответствующий акт. Зарплата была 50 руб. в месяц. В другой раз я провел лето в семье арендатора имения сенатора Гарина, расположенного недалеко от Казани. Надо было подготовить к осеннему экзамену его двух сыновей. Жил я в отдельной комнате летнего обширного дома внутри большого парка. Имению принадлежали лучшие земли. Часть их арендатор сдавал в свою очередь в более мелкие аренды отдельным крестьянам, а часть земли оставлял себе; их, конечно, тоже обрабатывали крестьяне, но на других условиях. Я видел, как происходила жатва на полях арендатора. Для контроля за работой прибыла сама хозяйка. Время от времени она выкрикивала: «быстрее, быстрее». Так, вероятно, было и при крепостном праве…

Часто устраивались «помочи». В таком случае арендатор приглашал нужное ему количество крестьян для вывозки сжатого хлеба к усадьбе и их скирдованию. С утра шла перевозка пока не будет убран весь хлеб. Вечером толпа работавших мужиков собиралась снаружи ограды парка, а к ограде снутри подходила хозяйка с четвертью водки в одной руке и корзиной яблок-падалиц – в другой. Через переплет ограды она каждому подавала стакан водки и одно червивое яблоко. Крестьяне пили водку и благодарили. Они не могли отказаться от почти даровой работы, иначе могли лишиться арендованной ими земли. Однажды ночная тьма озарилась ярким светом – горели огромные скирды. Их не успели застраховать. Было согнано все взрослое население села. Образовали длинную людскую цепь от реки до места пожара. По этой цепи беспрерывно подавались ведра с водой для тушения пожара. Но что значит ведра воды для бушующего моря огня! Сгорел весь свезенный хлеб. Приезжал исправник, долго кричал на мужиков. Виновные не были обнаружены.

Мои студенческие годы совпали с годами тяжелой реакции. Политическая работа студенчества резко ослабела. Наиболее сознательная и активная часть его была сослана. Землячества хотя и числились, но потеряли свое былое значение. Только в 1910 г., по случаю смерти Толстого и в 1912 г., по случаю разгона профессоров Московского университета, произошли студенческие волнения. Помню, как во время одного собрания в здание университета были введены войска. Все находящиеся на этом собрании студенты были согнаны в обширный двор полицейской части, расположенный рядом. Продержали нас до вечера, всех переписали и отпустили, кроме некоторых, отправленных в тюрьму. Забастовка, объявленная студенчеством, продолжалась около 2-х месяцев; она прошла дружно. Лекции посещались только отсталой частью студенчества. Характерной была следующая картина: идет лекция; на скамьях сидит около десятка слушателей. Вдруг открывается дверь, шумно входит группа студентов и, не обращая никакого внимания на лектора, один из группы обращается к слушателям, сидящим с опущенными головами, с укоризной за измену студенческому делу.

По давнишней традиции ежегодно устраивался студенческий бал в помещении Дворянского собрания, к которому женская молодежь города готовилась задолго. Бал состоял из двух частей: литературно-вокальной и танцевальной. Литературно-вокальная часть начиналась студенческим гимном «Гаудеамус игитур». Разумеется, некоторые студенты выпивали порядочно. В общем, эти балы напоминали тот, который был описан Л. Андреевым в своей повести «Дни нашей жизни». <...>

Студенческие годы не дали мне ничего в смысле политического развития по сравнению с годами первой революции. Разве лишь то, что я в то время увлекся чтением Шопенгауэра. Философские произведения Шопенгауэра «Мир как воля и представление» больше всего отвечали моему тогдашнему настроению. Шопенгауэр учил, что в жизни человека мало счастья, что жизнь является сплошной цепью страданий и горя. Так как основным двигателем жизни является воля, надо эту волю подавлять, ограничивать свои чувства, желания, страсти до тех пор, пока не будет достигнуто «небытие», т. е. «нирвана». Учение Шопенгауэра является философским выражением буддизма. Когда я сдавал экзамены по богословию (был такой предмет на первом курсе), мне как раз достался билет по буддизму и мой ответ привел в восторг протоиерея Смирнова.

В то время мои политические взгляды были непоследовательными. Я знал всю неприглядность деревенского «идиотизма», но понимал, что виновником ужасного положения крестьянства является самодержавно-помещичий строй. Я думал, что первоочередной задачей является безвозмездная конфискация всех помещичьих, удельных, церковных земель и передача их крестьянам. Я не высоко ставил способности распыленных крестьян со слабым моральным уровнем в борьбе за свое освобождение без помощи интеллигенции и рабочих. Рабочим я отводил подсобную роль. Фабричный рабочий представлялся мне в виде разухабистого разбитного малого с гармошкой, распевающего пьяным голосом, вроде:

«Если голову проломят,

Я тряпицей завяжу…»

Я никогда не забуду, как во время моего детства в квартиру к нам вошли двое пьяных фабричных рабочих, приехавших в наше село на престольный праздник и запели гнусную песню, слова которой привести не возможно.

У меня в то время не было достаточного времени и сил для более серьезной работы по поднятию своего политического уровня. Мое здоровье ухудшилось, появился кашель, который мучил меня все больше и больше. Студенческие годы измотали меня в конец. Ночью я ворочался с боку на бок в тщетной попытке уснуть. Нервы истрепались. Появилась мнительность, которая росла больше и больше. Мне казалось, что все на меня смотрят, видят мою ненормальность. Я стал избегать людей, предпочитая людным улицам глухие переулки. На лекциях сидел на самых задних партах, боясь, как бы ко мне не обратились с вопросами при такой большой аудитории.

Дело подходило к завершению высшего образования. В конце каждого учебного года все стены фойе университетского здания бывали покрыты объявлениями от земств с приглашением на свободную должность врача с указанием зарплаты и всех условий жизни и работы. Я безучастно смотрел и не читал эти приглашения. На лето я уехал домой. Осенью предстояли государственные экзамены. Все готовились к ним, но я уже не интересовался этими экзаменами. Я с ужасом убеждался все больше и больше, что врачом быть не могу. Пятилетняя трудная борьба за жизнь, за высшее образование закончилась победой ценою потери здоровья и тяжелого нервного расстройства, что уничтожило значение победы и весь смысл пятилетнего периода жизни. Чем объяснить мое фанатическое стремление к высшему образованию? Стоило ли добиваться его столь тяжелой ценой? Я достаточно хорошо знал деревенскую жизнь, ее теневые стороны, но городскую жизнь идеализировал. Но вот впервые столкнувшись с ней в Контрольной палате, пришел в ужас и решил, что в жизни у меня нет другой дороги, кроме высшего образования.

Когда я жил в деревне, началась мировая война. Я имел «синий билет», т. е. освобождение от воинской службы, как единственный сын в семье. Прошло некоторое время после начала войны и жить в деревне мне стало невмоготу, и я уехал в Казань. Как только я сел на пароход, узнал, что мои однокурсники мобилизованы в качестве врачей. Я пришел в смятение; казалось, мне не миновать какого-то наказания. Однако в мобилизационной комиссии о моем опоздании не сказали ни слова, а сообщили, что я назначен младшим ординатором 303-го полевого подвижного госпиталя и предложили немедленно отправиться в Вятку, где шло формирование его. В Вятке я нашел работу по организации госпиталя в полном разгаре. В скором времени 303-й полевой подвижной госпиталь, погруженный в специальный поезд, двинулся на фронт. Первой нашей остановкой был Могилев на Днепре. Здесь мы развернулись в бывшем помещении жандармских казарм.

ГИА ЧР. Ф. Р-1860. Оп. 1. Д. 43. Л. 11 об.–17 об., 20, 20 об. Подлинник. Машинопись.

Продолжение следует...

_________________________

Чубуков Александр Васильевич в группе пациентов. [1947 г.]. ГИА ЧР. Ф. Р-1860 Оп. 1. Д. 92.

М.А. Чернов

62-14-95