Архивы Чувашской Республики

Мы продолжаем знакомить наших читателей с воспоминаниями врача, государственного деятеля, кандидата медицинских наук (1935), заслуженного врача РСФСР (1952) Чубукова Александра Васильевича (1888–1964).

Ознакомиться с ранее опубликованными воспоминаниями можно, перейдя по ссылкам: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4.

«Мои воспоминания»

[Не позднее 1964 г.]

Годы Империалистической и Гражданской войны (продолжение)

В конце 1916 г. я был переведен в Псков врачом Тылового артиллерийского запаса Северного фронта, хотя я никакого заявления об этом не подавал. В то время была общая тенденция обменивать врачей действующей армии на тыловые. Артиллерийский запас был базой снабжения Северного фронта всеми видами артиллерийского снаряжения. Обслуживающий персонал состоял около 1000 человек. В Пскове я прожил немного больше одного года. За это время произошли важнейшие события – февральская, а затем Великая Октябрьская социалистическая революция. Но триумфальное шествие ее еще не докатилось до Пскова. В городе находился штаб командования Северного фронта. Было много солдат, но мало рабочих. В душе каждого солдата кипела злоба, ненависть, но все это направлялось не на объединенные усилия для борьбы за лучшую жизнь, а на отдельные эксцессы. Но процесс эволюции настроения масс шел непрерывно. Все время шли митинги и собрания, которые были переполнены. Это было время, когда народ, зажатый раньше в тисках царского режима, впервые приобщился к гражданским свободам. У меня в то время в голове было все перепутано. Нелегко было разобраться в нахлынувших событиях.

18 февраля 1918 г. внезапно началось движение немецких войск по направлению к Пскову. Это было вызвано вероломной политикой Троцкого на мирных разговорах в Брест-Литовске. Тыловой артиллерийский запас был передислоцирован в г. Рыбинск, где я прожил 1918–1922 гг., продолжая работать там же, переименованном в Артиллерийский склад. Затем был членом постоянной врачебной комиссии, заведующим Рыбинским Уздравотделом, зав[едующим] Губздравом (в одно время была создана Рыбинская губерния из частей Ярославской и Тверской губерний).

Рыбинский период, особенно 1918–1919 гг., был очень тяжелым. Кругом действовали вооруженные армии белогвардейцев и интервентов. Внутри страны вспыхивали контрреволюционные восстания, кулацкие бунты. Интеллигенция бойкотировала советскую власть. Все это получило отражение и в Рыбинске и его области. Летом 1918 г. в Рыбинске была сделана попытка восстания, во главе которого стоял известный враг советской власти, Савинков: была разоружена караульная команда, но дальше дело не пошло – подоспевшие из Углича и Мологи войсковые части подавили восстание. Были кулацкие бунты; их называли тогда чапанными. Была попытка захватить Артиллерийский склад. Во главе этого намерения стоял сам начальник склада и его два брата, которые служили там же. Эта попытка стоила им головы.

В Рыбинске я жил в квартире делопроизводителя Коммерческого училища, размещенного в большом 4-х этажном здании. В Коммерческом училище я, по совместительству, занимал должность школьного врача. Работа моя заключалась в том, что я оказывал первую помощь, проводил телесные осмотры, проводил санитарно-профилактические мероприятия. В то бурное время всплывали на поверхность жизни немало различных авантюристов. Как-то я узнал, что Районное управление водного транспорта (Рупвод) посылает пароход на низовье Волги для набора рабочей силы (плотников, столяров, слесарей, клепальщиков и т. д.) для разнообразных ремонтных работ. Какой-то авантюрист сумел убедить руководство Рупвода, что он достанет и привезет необходимое количество квалифицированных рабочих, если ему дадут пароход. Поверив в истинность широковещательного мандата, Рупвод действительно предоставил в его распоряжение небольшой пассажирский пароход. Я решил воспользоваться благоприятным случаем, чтобы съездить в родную деревню, использовав свой очередной отпуск. Получив разрешение, я занял одну из кают парохода и поехал вниз по матушке по Волге до г. Тетюши. Во время дороги я все время слышал громкий хохот, пьяные песни. Прежде чем покинуть пароход, я договорился, что меня известят телеграммой, когда пароход пойдет обратно, чтобы я мог подъехать к пристани и сесть на него. По дороге в деревню мне встречались толпы людей, тащивших на себе различные домашние вещи. Деревня меня поразила. Стояло лето 1919 г. За все летнее время не выпало ни капли дождя. Солнце жгло невыносимо. Все выгорело. Надвигался страшный голод. В деревне стояла как перед грозой необычайная тишина – не было слышно ни смеха, ни песен, ни оживленных разговоров. Не о чем было говорить. Все было ясно и безнадежно. Невесело было и в семье. Я ждал, сколько было возможно, но никакой телеграммы не получил. Пришлось сесть на обычный пароход, получив разрешение на поездку только до Казани, т. к. дальнейший путь лежал по территории другой дружественной республики. Доехав до Казанской пристани, пришлось прошагать пешком 7 км до города (трамвай тогда не работал) и встать в громадную очередь, желающих получить разрешение на соответствующую поездку. Разрешение мне было дано на проезд до Нижнего Новгорода, т. к. дальнейший путь лежал по территории другой самостоятельной области. Прошагав обратно 7 км, я сел на пароход и проделал данный мне отрезок пути. В Нижнем Новгороде мне пришлось опять встать в другую, не менее длинную очередь, для получения разрешения на проезд до Рыбинска. В общем, на поездку от Тетюшей до Рыбинска я потратил более 4 суток вместо обычных двух суток. В довершение всего я истратил все свои продукты и деньги. Два последних дня я ничего не ел – хоть побирайся! В то время был популярным лозунг – «власть на местах», но только после моих злоключений я понял всю пагубность этого лозунга.

Когда я приехал в Рыбинск, узнал, что Рупвод потерял связь с пароходом. Поднялась тревога. Полетели всюду телеграммы – пропал пароход! После энергичных поисков беглец был обнаружен. Оказалось, что авантюрист действительно набрал какое-то количество людей, не обращая внимания на их квалификацию, обещая им «золотые горы». Но это было только для вида, а главная его цель заключалась в том, чтобы нагрузить пароход солью для перепродажи ее в десятки раз дороже. В то время соль ценилась на вес золота. В обмен на соль можно было купить что угодно. Соль играла роль денег в большей мере, чем бумажные деньги. Авантюрист закупил за бесценок в низовьях Волги около 2 т. пудов соли. Чтобы расположить к себе команду парохода, он каждому матросу дал по пуду соли. Не знаю, насколько ему удалось реализовать свой груз, пока его не арестовали. Кончилась вся эта история тем, что авантюристу удалось бежать.

Когда в артиллерийском складе была сокращена штатная единица врача, я был назначен врачом Постоянной врачебной комиссии. Функция комиссии была довольно обширная и не особенно четкая. Она обследовала и давала направление всем раненым и больным, поступающим на поездах в Рыбинск. В то время шли бои на северо-западе страны, главным образом с войсками Юденича. Рыбинск был одним из важных пунктов врачебного обслуживания больных и раненых Северо-Западного фронта. В таких случаях Постоянная врачебная комиссия работала в помещении самого поезда. Работа часто длилась с утра до вечера, пока не будет обслужен весь поезд. Далее, через комиссию проходили все призываемые в Красную армию молодые люди. Наконец комиссия давала заключение о годности к военной службе людей, выписывающихся из госпиталей. Комиссия состояла из 3 человек – председателя и двух врачей. Председателем был сравнительно молодой рабочий, без какого либо специального образования, но довольно развитый и положительный. Он был членом РКП(б) и всегда ходил с револьвером на боку. Тогда часто попадались недовольные решением комиссии, и револьвер председателя помогал утихомирить разбушевавшихся граждан. Врачебный персонал был представлен, кроме меня, старым, широко образованным врачом, только не в области медицины. Он все время читал книги философского содержания. Во время работы он иногда вставал и прикладывал стетоскоп к груди больного, но я знал, что это только проформа. Он всегда соглашался со мной. Фактически все вопросы, касающиеся медицинской стороны дела, решались мною. Мне очень пригодились те общие знания, которые я приобрел в течение почти 5 летней работы в воинских учреждениях. Среди многочисленных больных и раненых попадалось немало симулянтов и аггравантов. Едва ли все они были обнаружены, но все же в этом деле я приобрел значительный опыт.

В Рыбинске еще до моего приезда восторжествовала советская власть. В городе было несколько крупных предприятий. Часть из них были переведены в Рыбинск из Риги. Город был довольно крупным торговым центром. Здесь все грузы больших волжских судов перегружались на более мелкие суда, чтобы плыть по Мариинской системе. В Рыбинске демобилизовалась самая крупная 12 царская армия. Поэтому в городе осело немало офицеров, врачей. Общественно-политическая жизнь города была довольно оживленной. Я усердно посещал все митинги и собрания. Много читал. Как-то было организовано общее собрание врачей, лекпомов (так тогда называли фельдшеров), медсестер города. Был поставлен вопрос о забастовке медработников в знак протеста против советского строя. На этом собрании я впервые в жизни выступил на многолюдном собрании. Я говорил, что нельзя больных делать орудием своих политических целей, что прекращая помощь больным, мы нарушаем свой первейший профессиональный и моральный долг. Затем я стал сотрудником местной газеты, помещая в ней статьи: «Октябрьская революция и медицина», «Наши задачи» и др., где писал, что основные задачи здравоохранения возможно осуществить только при наличии социалистического строя. В декабре 1919 г. я был единогласно принят в члены РКП(б) городской партийной организацией. Моя жизнь получила глубокое содержание. Еще в самом начале революции меня приводило в восторг то, что вызывало у меня злость, ненависть – было уничтожено одним громовым ударом. В течение первых двух лет революции я имел достаточно времени, чтобы осмыслить, понять, уложить все свои знания и чувства в стройное марксистское учение. Я вступил в партию твердо убежденным коммунистом. Мои товарищи всячески отговаривали меня, говорили, что сам лезу в петлю или расстрел, но переубедить меня уже было нельзя. Конечно, я знал, что страна находится в тяжелейшем положении, но полагал, что именно поэтому надо вступить в партию, чтобы отдать свои силы на организованную борьбу в защиту революции.

С ухудшением положения на фронтах активизировались внутренние враги. В то время все коммунисты без различия возраста и пола были сведены в батальон особого назначения (ЧОН) для борьбы с кулацкими и другими восстаниями. Каждый партиец был вооружен и в любое время был готов к выступлению в поход. В Рыбинске я был врачом 17-го батальона ЧОН. Я был вооружен ружьем и двумя гранатами. В одно время в городе было особенно тревожно – перерезали телеграфные провода, убивали постовых и т.д. Становилось ясным, что назревает восстание. Чтобы не быть застигнутыми врасплох, мы некоторое время перешли на ночь на казарменное положение.

За время работы в Рыбинске, в аппарате Губздравотдела не было, кроме меня, ни одного врача. Врачебная секция союза «Всемедикосантруд» (так назывался тогда профсоюз медработников) недружелюбно относился к советской власти. Только во второй половине 1921 г. начался перелом, когда сам председатель врачебной секции Союза доктор Ростоцкий (впоследствии член РКП(б)) не вошел в состав аппарата Губздравотдела в качестве заведующего лечебным отделом. Вместе с ним вошли в аппарат и некоторые другие врачи. Общее число работников Губздравотдела дошло до 90 человек (по штату полагалось 96 человек). В то время штаты учреждений были большие: например, штат Губнаробраза исчислялся сотнями. В этот период в Рыбинске были открыты ряд медицинских учреждений: детская больница во главе с опытным педиатром, хирургическая больница в прекрасном помещении на самом берегу Волги, амбулатория с поликлиническим приемом, детские ясли. В отношении здания Биржи у меня была тяжба с Советом профсоюзов, который намеревался организовать в ней «Дворец труда», т.е. канцелярию аппарата Союза. Вопрос этот был решен Губисполкомом в пользу хирургической больницы. Детские ясли были организованы в Рыбинске впервые. Они были оборудованы прилично, только мало было детских игрушек. Заведовала ими одинокая женщина средних лет без детей и родных. Она всецело отдалась работе с детьми, очень любила их и тяжело переживала, когда приходилось передавать их, по достижении четырехлетнего возраста, учреждениям Наробраза.

Плохо обстояло дело с медикаментами. В то время лекарства по рецептам врачей больной получал в аптеках бесплатно. Врачи, выписывая медикаменты, не всегда учитывали тяжелое состояние лекарственного снабжения, вызванного общей разрухой и блокадой Советской страны окружающими капиталистическими государствами. В довоенное время большинство медикаментов и аппаратуры ввозилось из заграницы, и блокада поставила лекарственное снабжение населения в особо трудное положение. Как-то ко мне поступили сведения, что в больнице Районного управления водного транспорта (Рупвод) тайно хранится большое количество медикаментов, тогда как врачи водного транспорта выписывали лекарства из городских аптек, бьющихся в острой нужде. Комиссия, созданная мною, подтвердила обоснованность полученных сведений. В больнице был действительно большой склад медикаментов. Склад этот, за исключением его небольшой части, был конфискован, а сам заведующий больницей (кажется, врач Богуславский) был снят со своей должности, хотя формально санитарная часть Рупвода не была подчинена Губздравотделу. На меня, как на самоуправщика, была подана жалоба наркому здравоохранения РСФСР Н.А. Семашко. От него немедленно был получен запрос. Как раз в это время я был послан делегатом на Съезд профсоюзов РСФСР. Наряду с заведованием Губздравотделом, я был тогда и членом президиума союза «Всемедикосантруд». Сам председатель Союза в то время болел. Меня и послали делегатом профсоюза. Такие вещи, немыслимые теперь, в то время бывали. Когда я явился к Н.А. Семашко, он в очень гневном тоне обрушился на меня. Но когда я показал все документы и изложил все обстоятельства дела, он согласился со мной.

Трудно было кормить больных, обеспечивать медикаментами, содержать медицинские учреждения в тепле. Как ни тяжело было положение Советского государства в борьбе с бесчисленными трудностями, все же нельзя не сказать, что правительство и местные органы сделали все, чтобы больные и дети в детских учреждениях получили и питание и тепло и медикаменты в удовлетворительном количестве.

Громадное затруднение вызвала широкая эпидемия сыпного тифа в 1921–1922 гг. Судьба, как нарочно, выдвигала перед молодым Советским государством все новые и новые трудности одну страшнее другой, чтобы испытать его крепость и предел выносливости. Сыпной тиф является следствием общей экономической разрухи, вызванной семилетней империалистической войной и интервенцией, голодом и отсутствием мыла, необходимой смены белья, почти полной остановкой работы бань из-за отсутствия топлива и т.д. В результате всех этих лишений население сильно обовшивело, что вызвало появление эпидемии сыпного тифа. Большая часть сыпнотифозных больных поступала из Северо-Западного фронта. В одно время пришлось дополнительно занять под госпиталь помещение огромного здания Коммерческого училища, но для работы в нем не было врачей, т.к. большинство их лежало в жару и бреду. Пришлось направить туда врачей из аппарата Губздравотдела. Туда же был направлен и старый врач, бывший членом Постоянной врачебной комиссии. Он уже выздоровел, но во время первой попытки встать и пройтись по палате, внезапно скончался от разрыва сердца (теперь это называется инфарктом миокарда). Для борьбы с сыпным тифом были приняты решительные меры. В центре и на местах были созданы особые комиссии с широкими полномочиями. В Рыбинске я был председателем такой комиссии. Прежде всего, было необходимо обеспечить бани топливом. С этой целью устраивались субботники по рубке леса. В одном из таких субботников участвовал и я. Надо было пройти пешком 7 км, проработать целый день и вернуться обратно пешком. Я был так обессилен, что с большим трудом дотащился домой. Как бы то ни было, бани были пущены в ход. Нам удалось обнаружить значительное количество олеонафта у Рупвода. Мы его секвестировали, варили из него вонючее и темное мыло, давали по кусочку всем приходящим в баню. Еще до открытия бань устроили в них пропускники (вошебойки). Население охотно стало посещать их. Пока люди мылись, их белье и одежда подвергались дезинсекции. Комиссия (Санчека) следила так же за санитарным состоянием дворов, площадей, общественных мест, мусорных ящиков. В результате всех этих мер, эпидемия сыпного тифа была быстро ликвидирована.

Очень было плохо с питанием населения и топливом. Жилища и учреждения не отапливались в течение нескольких лет. Голод душил советских людей. Я, как член Губисполкома, пользовался исполкомовской столовой. Столовая отпускала только обед. Он состоял из жидкого, пустого, т.е. не мясного супа и второго блюда в виде картофельного пюре в форме маленького пирожного. Хлеб приносил себе сам. Паек состоял из муки (количество не помню), нескольких штук воблы и коробки спичек в месяц. Помню, я пек себе лепешки из смеси муки с вареным картофелем. В этот период особо широкое распространение получило мешочничество. Поездка по железной дороге была бесплатной, так же как и почтовые и другие услуги – тогда был военный коммунизм. Но, чтобы иметь право на поездку по железной дороге, надо было иметь разрешение от Отдела управления исполкома. Тем не менее, вагоны поездов были полны мешочниками. Частная торговля была запрещена, но торговля продуктами продолжалась тайно, из-под полы. Если мешочники ездили в поездах ради спекуляции, то население выезжало в села для обмена своих вещей на продукты сельского хозяйства. Появились особые рабочие поезда. Такой поезд был и в Рыбинске, но он просуществовал недолго и по какой-то причине был отменен. Меня, как наиболее речистого, послали в Москву, чтобы добиться восстановления рабочего поезда. В Москве я, прежде всего, направился для выполнения важной процедуры – регистрации. Она была обязательна для командированных еще и потому, что без этого нельзя было рассчитывать на получение номера в гостинице. Регистрация производилась где-то на Дмитровке. Там я застал очередь чуть ли не в полкилометра. Когда я приближался к столу регистрации, прошел тревожный слух, что все свободные номера кончились. Все же я получил ордер на номер в гостинице на Рождественке. Когда пришел туда, мне сказали, что свободных номеров нет, но после настойчивых требований, мне дали небольшую комнату, где кроме кровати с вылезающими пружинами ничего не было. Утром я направился в Наркомат путей сообщения и долго не мог добиться толка. Наконец, попал к начальнику Отдела перевозок Фомину. Это был высокий и полный человек с маленькой бородкой. Он встретил меня недружелюбно и даже не пригласил сесть. Впрочем, он и сам все время прохаживался по огромному кабинету. После того, как я кратко изложил отчаянное положение железнодорожных рабочих и населения города, он гневно стал выговаривать мне, что я несознательный коммунист, не отдаю отчета в тяжелом продовольственном положении страны, что рабочий поезд только дезорганизует плановое продовольственное снабжение населения и т. д. Я ушел от него с тяжелым сердцем. В Рыбинске мне было сказано, чтобы я обязательно добился восстановления рабочего поезда, но у меня кончились продукты. Мне, как командированному, полагалось ежедневно один фунт хлеба, некоторое количество конфет вместо сахара и папирос. Когда я прибыл в помещение, где выдавалось разрешение на выдачу этих продуктов, там стояла огромная очередь, для преодоления которой требовалось порядочное время. Получив соответствующее разрешение, я со многими другими командированными пошел искать хлебную лавку. Несколько раз мы вместо хлеба находили бумажку, приклеенную к двери, где значилась короткая, как выстрел, фраза: «хлеба нет». Наконец, наиболее бывалые повели нас к «Филиппову». В этом магазине мы получили по одному фунту прекрасного, еще теплого хлеба. Некоторые тут же съели весь свой хлеб. Затем мы пошли искать другой магазин, который выдавал конфеты для командировочных и, выстояв соответствующую очередь, получили этот важный продукт. То же было и в отношении папирос. Для получения всех этих драгоценных вещей надо было проделать пешком большие концы (трамвай не работал). В общем, был потерян весь длинный летний день. Усталость валила с ног. Получилась такая дилемма: или получить полагавшийся паек, потеряв весь день, или сделать свое дело ценой лишения пайка. Конечно, я мог купить на Сухаревке все что угодно, но все там стоило так дорого, что мне было не по карману, и я решил уехать домой. Однако мое посещение Москвы оказалось не безрезультатным. Когда я приехал в Рыбинск, рабочий поезд уже функционировал.

Как-то ко мне в здравотдел пришла вся в слезах женщина средних лет с дочерью. Оказалось, что она была женой члена Президиума ВЦИК Смидовича – брата известного писателя Вересаева. Она приехала в Бежецкий уезд и обменяла некоторые вещи на мешок картофеля (Бежецкий уезд славился выращиванием картофеля), но получить разрешение на выезд в Москву не могла. Я помог ей в этом деле.

Хотя поездка по железной дороге была бесплатной, она была сопряжена с большими трудностями. Получив разрешение отдела управления, надо было это разрешение обменять в железнодорожной кассе на билет. Казалось, оставалось только сесть в вагон и поехать. Но не тут-то было! Желающих ехать оказывалось так много, что трудно было даже пробиться к вагону, а еще труднее было забраться в него. Испытывая огромную тесноту, пассажиры, ранее успевшие сесть в вагон, руками и ногами отбивались от атакующей массы. Я много раз бывал в Москве, и мне ни разу не удалось сразу сесть в вагон.

Одна из поездок мне запомнилась на всю жизнь. В то время часто происходили совещания и съезды по вопросам здравоохранения. Весной 1920 г. я был на очередном съезде в Москве и вот Н.А. Семашко – нарком здравоохранения РСФСР, провел меня на торжественно-траурное заседание ЦК и МК РКП(б) совместно с партийно-советским активом г. Москвы, посвященное годовщине смерти первого председателя ВЦИК Я.М. Свердлова. Это было 16 марта 1920 г. Заседание происходило в Большом академическом театре. Огромное помещение театра было переполнено до отказа. Были заняты не только все кресла, но и все проходы. Сидя в крайней ложе первого яруса, я мельком заметил, как невысокого роста человек поспешно вошел на сцену и сел сбоку стола президиума. Почти одновременно грянула буря аплодисментов и оваций. Я с изумлением оглядывался кругом, не понимая их причины. Скоро я заметил, что все аплодисменты и овации относятся именно к этому человеку и понял, что в его лице вижу вождя партии и главу государства – Ленина! Первое слово было предоставлено ему. В то время портреты вождя, как и других лиц, нигде не печатались. Я, конечно, знал огромное значение Ленина, и мне казалось, что он должен быть особенным, выделяющимся чем-то от других людей, а я видел перед собой обыкновенного человека, ниже среднего роста, рыжеватого, с большой лысиной, одетого в поношенную тройку, какую носят рабочие средней квалификации. Но вот он начал свою речь. Она продолжалась больше часа. Произносил он речь не по бумаге, а в порядке свободного изложения. Впрочем, он держал в руке какую-то бумажку, но к ней он ни разу не обратился. Когда я слушал его речь, образ Ленина постепенно преображался и вырос в великого вождя партии и народных масс. Я и до него слушал признанных ораторов, как например, Луначарского, но в данном случае было нечто другое. Речь Ленина преследовала одну цель – сделать свои мысли наиболее понятными, ясными, подать их в наиболее выпуклой форме, отбрасывая всякие ораторские украшения. Он говорил действительно о важнейших событиях и задачах революции. От всей его речи веяла такая уверенность в победе революционного народа, что казалось, иначе не может и быть. Эта непоколебимая уверенность передавалась всей аудитории. А ведь то время было тяжелейшим для страны. Герберт Уэллс, виднейший писатель Англии, который как раз в это время побывал в Советском Союзе, писал в своей книге «Россия во мгле»: «Основное наше впечатление от положения в России – это картина колоссального непоправимого краха… история еще не знала такой грандиозной катастрофы» – и заканчивает свою книгу словами: «Я твердо убежден, что без помощи извне в большевистской России произойдет окончательное крушение всего, что еще осталось от современной цивилизации на территории бывшей Российской империи». А вот Ленин, понимая всю глубину разрухи, был твердо убежден, что из руин прошлого растет молодое, совершенно нового типа государство, побеждая все препятствия.

Я видел еще Ленина зимою 1921 г. на концерте в честь трех съездов: по здравоохранению, народного просвещения и коммунальщиков (если не ошибаюсь). Концерт происходил в колонном зале Дома Союзов. Выступало много видных артистов, среди них и Шаляпин. Помещение было полно народа. Между прочим, присутствовал Ленин, Семашко. Было холодно, помещение не отапливалось и все сидели в шапках и шубах, только артисты выступали во фраках, думаю, что под фраком у них было не по одному свитеру. Шаляпин выступал со многими песнями и, наконец, запел «Дубинушку». Когда дело дошло до припева, он высоко взмахнул руками и мы все, сидящие, во весь голос пропели припев и так до конца песни. Я видел, как Ленин шевелил губами – стало быть, тоже пел. Встреча с Лениным, его речь окончательно укрепили во мне веру в непобедимость освобожденного народа, несмотря на многочисленные трудности, как бы велики они не были.

Теперь, когда пред нами прошли победоносные революции в России, Северной Корее, Северном Вьетнаме, Египте, Алжире и других странах, мы яснее понимаем всю глубину веры Ленина в народ, когда он писал в годы гражданской войны: «Никогда не победят того народа, в котором рабочие и крестьяне в большинстве своем узнали, почувствовали и увидели, что они отстаивают свою советскую власть – власть трудящихся, что отстаивают то дело, победа которого им и его детям обеспечит возможность пользоваться всеми благами культуры, всеми созданиями человеческого труда».

Вначале 1921 г. в стране развернулась высокая дискуссия о профсоюзах, навязанная совсем не вовремя Троцким. В ходе этой дискуссии выявился ряд политических течений, что явилось выражением засоренности партии чуждыми, мелкобуржуазными элементами. В Рыбинской партийной организации в то время особенно чувствовалось влияние анархо-синдикалистов. В городе можно было видеть лозунг: «Профсоюзы! Готовьтесь взять руководство над предприятиями, заводами». На общегородском партийном собрании, где обсуждались вопросы дискуссии о профсоюзах, сторонники Троцкого получили единичные голоса. Основная масса партийцев стояла на правильных позициях.

Десятый съезд партии подвел итоги дискуссии, создал условия для единства партии, провозгласил новую экономическую политику.

Новая экономическая политика явилась неожиданностью для Рыбинской партийной организации. Большинство было убеждено, что военный коммунизм является выражением основных задач партии. Разве уничтожение частной собственности на орудия и средства производства не написано на знамени марксизма? Если молодому Советскому государству туго приходится в борьбе с многочисленными врагами, так это только временно. Скоро пожар мировой революции свергнет капитализм во всем мире. Так думало большинство партийцев. Высокая революционная активность трудящихся Запада в послевоенный период, появление Советской Венгрии и Советской Баварии как будто подтверждали подобные взгляды. На всех собраниях и митингах, прежде чем обсуждать намеченные дела, ставился вопрос «О текущем моменте», который заканчивался неизменной фразой: «Не за горами то время, когда мировая революция прогонит всех буржуев – этих шакалов» и т. д. Никто не задумывался над вопросом, сколько надо времени, чтобы на плановых началах пустить в ход все большие и малые бесчисленные предприятия, регулярно снабжать их сырьем, определять размеры выпускаемой продукции, обеспечить рынок сбыта, подготовить необходимое количество специалистов и рабочих и т. д. Нет сомнения, что Советское государство справилось бы со всеми этими делами, но для этого потребовались бы годы. В тогдашних условиях судьба революции решалась временем и при том безотлагательным. Военный коммунизм был необходимостью. Национализация всех промышленных предприятий, банков, транспорта, земли, запрещение частной торговли – нанесли сокрушительный удар буржуазии, и была одним из решающих условий победы. Но военный коммунизм лег тяжелым бременем на население. Сознательная часть трудящихся понимала необходимость военного коммунизма и мирилась с ним. Остальная часть населения была недовольна. К концу войны и началу мирной жизни недовольство населения стало быстро возрастать. В этих условиях ждать долго было нельзя. Ленин больше чем кто-либо чувствовал пульс народной жизни. Он, не колеблясь, резко и круто повернул курс экономической жизни.

Многим было неясно, в каких формах и пределах выльется новая экономическая политика. Я помню, в Рыбинск приехал представитель Центра, который, собрав партийцев, разъяснил смысл передачи некоторых предприятий частным лицам и торговли в пределах «местного оборота». Когда была объявлена новая экономическая политика и стала претворяться в жизнь, некоторые вышли из партии, но большинство их снова вернулись в партийные ряды.

Вскоре после десятого съезда прошла первая чистка партии от чуждых элементов. Еще за неделю до чистки развешивалось объявление, где указывалось кто будет подвергнут чистке, где и когда будет она проведена, причем приглашались не только партийцы, но и беспартийные. Чистка меня и еще некоторых товарищей происходила в зале Революционного трибунала. Огромный зал был битком набит. Председательствовала тройка во главе товарища из Центра. Когда вызвали меня, прежде всего, отобрали партийный билет и предложили изложить свою биографию. Затем последовали многочисленные вопросы по всем разделам моей жизни и деятельности. Когда ответы на заданные вопросы были исчерпаны, меня попросили удалиться. Начались выступления, причем мог выступать любой присутствующий без исключения и ограничения. Напоследок ставился на голосование вопрос – быть или не быть мне, а также другим, подвергающимся чистке, в партии. В голосовании участвовали все. На основании выступлений на собрании, а также всех других материалов, тройка по чистке выводила окончательное решение. Я прошел чистку без каких-либо замечаний. Когда чистили продкомиссара (фамилию забыл), были выступления против его пребывания в партии на том основании, что он выпивает. Но беспартийные рабочие дружно выступили в его защиту, заявляя, что он, хотя выпивает, но является знающим свое дело, ценным работником. Его оставили в партии.

В Рыбинске в тот период очень были в ходу такие мероприятия, как партийно-советские конференции, партийно-советские комиссии по обследованию различных учреждений, партийно-советские школы. Я в одно время заведовал Губернской партийно-советской школой и был одним из лекторов ее. Это не было солидным предприятием. Самый главный недостаток заключался в том, что не было почти никаких учебников, учебных пособий. Приходилось пользоваться, например, таким учебным пособием, как «История русской общественной мысли» Мартова и др.

Очень активно проводилась антирелигиозная пропаганда. Антирелигиозный вопрос ставился как один из непременных вопросов на повестке партийно-советских конференций, где одним из частых докладчиков был я. Часто проводились антирелигиозные диспуты. Все они проходили при участии энергично приглашенных священников, при переполненных аудиториях. Следует сказать, что священники, обычно, оказывались очень плохо подготовленными в области богословских вопросов. В конце диспута часто ставился на голосование вопрос: кто за веру в Бога, кто нет.

Наконец, подошло время покинуть Рыбинск. В то время стремились к тому, чтобы партийцы не засиживались долго на одном месте. Меня вызвали в Учетно-распределительный отдел ЦК РКП(б) и предложили на выбор: или поехать в Вологду, или в Воронеж. В Вологодском направлении двигались англо-американские войска, высадившиеся на севере страны, а в Воронежской губернии орудовали банды Григорьева и других атаманов. Я выбрал Воронеж.

Чубуков

ГИА ЧР. Ф. Р-1860. Оп. 1. Д. 43. Л. 28–39. Подлинник. Машинопись.

_____________________

А.В. Чубуков с женой С.П. Чубуковой и дочерью М.А. Чубуковой. 1942 г. ГИА ЧР. Ф. Р-1860. Оп. 1. Д. 94.

М.А. Чернов

62-14-95